BABY писал(а):
Все таки чем западнее, тем меньше страха у народа.
Не, это такой хитрый план по вводу наших танков в Литву - до Калиниграда-то иначе не доберёшься.
Цитата:
Диалоги у гробницы
Смерть Гайдара словно расколола общество на два лагеря: тех, кто скорбит по отцу либеральных реформ, и тех, кто воротит нос. Апогеем этого водораздела стала полемика между Лужковым и Чубайсом, воскресившая нравы той самой гайдаровской эпохи.
В ответ на опубликованную в “МК” статью двух московских мэров — Лужкова и Попова — о Гайдаре соратник покойного Анатолий Чубайс разразился отповедью в лучших советских традициях.
“Грязная, завистливая и злобная ложь”, “не хочу копаться в грязи”, “люди, не стесняющиеся клеветать на умершего, вызывают лишь брезгливость”.
По стилистике и идеологии чубайсовский ответ напоминает клятву Сталина на похоронах Ленина: “ни ложь, ни клевета не смогут умалить того, что совершил Егор Гайдар. Мы... сделаем все возможное, чтобы люди узнали правду о нем и его времени”.
А чего ее, эту правду, узнавать? Практически каждый из нас пережил оную на собственном горьком опыте...
Не один только Чубайс подверг обструкции Лужкова с Поповым. Почти каждый из либеральных оппозиционеров поспешил бросить камень в их огород. Борис Немцов, например, заявил, что “ничего более гнусного и лживого о Гайдаре давно не читал”. Правда, ни один из критиков так и не удосужился объяснить, в чем, собственно, заключаются ложь и клевета. Да и с какой радости Попову, а тем более Лужкову, завидовать Гайдару.
Их спор начался много лет назад; в начале 1990-х Лужков был единственным, кто отвоевал себе право вести приватизацию по собственному плану. Если гайдаровско-чубайсовские принципы заключались в том, что не важно, кому и за сколько продать, главное — побыстрее, то в Москве упор был сделан на социальную составляющую.
Парикмахерские, магазины, кафе, ателье выкупались трудовыми коллективами. Приватизировать детсады было запрещено. Практически во всех предприятиях городская казна сохраняла свое участие.
И хотя Чубайс открыто высмеивал экономическую доктрину Лужкова, жизнь расставила все по местам. От продажи имущества и предприятий в Москве выручили примерно столько же, сколько весь федеральный бюджет — по России. Уже хотя бы поэтому Лужков заслужил право давать оценку результатам гайдаровских “трудов”.
Теперь, после смерти автора шоковой терапии, нас пытаются убедить, что жестокость реформ была мерой вынужденной и неизбежной, по-другому, дескать, страну невозможно было вытолкать, перевести на рыночные рельсы.
Слушать это как минимум странно. Лужков с Поповым справедливо пишут, что экономические реформы можно было проводить без шока, не перекладывая их тяготы на плечи народа.
Очень показателен пример, который приводят они, когда в феврале 1992-го на заседании правительства Гайдару сказали, что в Зеленограде зафиксировано уже 36 голодных смертей. “Идут радикальные преобразования, уход из жизни людей, не способных им противостоять, дело естественное”, — спокойно ответил тот: лес рубят — щепки летят.
Почти так же Чубайс отреагирует через пару лет на гневную тираду Олега Попцова об умирающих пенсионерах: не вписались в рынок.
В концепции, которую реализовывали чудо-экономисты, не было места для слабых и беспомощных. Магическое слово — рынок! Рынок — сам, без участия государства — точно скатерть-самобранка — накормит и оденет страну.
Гайдар был типичным политическим Кашпировским: он ринулся переделывать гигантскую страну без четкого плана, наобум Лазаря.
К своим 35 годам Егор Тимурович никогда и ничем не руководил: до последнего времени он работал в газете “Правда” и журнале “Коммунист”.
Сформированное им правительство было полностью своему лидеру под стать: большинство министров пришло во власть с научно-преподавательской работы и реальную жизнь воспринимало исключительно по статистическим сборникам. Эта “нахальная молодежь”, по меткому выражению Ельцина, даже бюджет на 1992 год сформировать не сумела, о чем еще говорить!
Вопреки уверениям Гайдара, что цены поднимутся лишь в 3—5 раз, в первый же год реформ они скакнули в среднем на 2600 (!) процентов. Яйца — на 1900%, мыло — на 3100%, табак — 3600%, хлеб — 4300%, молоко — 4800%. Доходы населения снизились почти вдвое, вклады на сберкнижках сгорели в очистительном огне либерализации. Впервые со времен войны смертность опередила рождаемость: население сократилось на 700 тысяч человек. (В 1993-м — будет уже миллион.)
В том же году из России было вывезено — сырьем, материалами, банковскими переводами — 17 миллиардов долларов. Потери экономики за три года составили 3,5 триллиона долларов. 17,5% предприятий ОПК за бесценок были скуплены иностранцами. Денежная масса подскочила в 7 раз, а доходы бюджета — столь же резко упали. (Отменив внешнеторговую госмонополию, Гайдар отчего-то забыл установить экспортный контроль и ввести таможенные пошлины.)
Приватизация по Гайдару была почти коллективизацией. (“Нашей целью, — с коммунистическим задором восклицал Чубайс, — является построение капитализма в России, причем в несколько ударных лет, выполнив ту норму выработки, на которую у остального мира ушли столетия”.)
Крупнейшие предприятия со всей инфраструктурой приватизировались по цене металлолома. Пакет “Уралмаша” — флагмана мирового тяжелого машиностроения — Каха Бендукидзе забрал за два автомобильных багажника, набитых ваучерами.
Челябинский тракторный завод был продан за 2,2 миллиона долларов. Северное морское пароходство — за 3 миллиона.
Ни в одной другой стране подобного абсурда не было. В Англии приватизация длилась 80 лет, в Венгрии — 10. У нас же Гайдар с Чубайсом утвердили разнарядку: в год надлежало продавать не менее 70 тысяч предприятий.
Впоследствии Счетная палата установит: за 10 лет от приватизации 145 тысяч предприятий государство выручило менее 10 миллиардов долларов — сумма просто смешная.
Против этих цифр не поспоришь, но соратники Гайдара этого делать и не пытаются. Вся их аргументация сводится в итоге к тому, каким интеллигентным и честным человеком был Егор Тимурович.
Господи, да он мог быть хоть ангелом во плоти, образцом святости и непорочности. Вот только его моральный облик никакого отношения к истории не имеет. Результаты трудов, что оставил ты после себя, — единственное объективное мерило. А они, увы, явно не в его пользу.
Реформы Гайдара, как бы к нему ни относиться, обернулись страданиями для миллионов людей. Даже смерть его не в силах заставить это забыть...
В последнее время мы стали чересчур снисходительны к фигурам недавнего прошлого. Едва стали жить чуть лучше и тут же забыли ужасы дня вчерашнего: стариков на паперти, челночащих докторов наук, многомесячные невыплаты зарплат. Тех людей, кто довел тогда страну до ручки, мы — мало сказать — простили по умолчанию.
Ельцин — почти уже канонизирован, ему ставят памятники, называют библиотеки и улицы, а его дочь Татьяна Дьяченко — проповедует житие святого Бориса; и олигархи-де на Кремль не влияли, и семья в дела государства не вмешивалась.
После смерти Гайдара все центральные телеканалы показали пронзительные сюжеты про тонкого, ранимого, но шедшего напролом человека, спасшего страну от гражданской войны. Похоронили его с почестями на Новодевичьем кладбище; Лужков был против — но поступил звонок.
Россия — пожалуй, единственная страна, где история постоянно перелицовывается. Те же, кто честно пытается запечатлеть ее, подвергаются почему-то анафеме.
Я, кстати, не знал, что Чубайс — читатель. Думал — писатель...
//
Источник
